ассоциации

уж очень всё происходящее на ннове напоминает разговоры между собой живущих на шесть фунтов ниже поверхности земли… задорно, весело, с апломбом, амбициозно, безальтернативно, с навешиванием ярлыков, с перемыванием косточек реальным людям, со скрытой и плохо скрываемой завистью, с обвинениями во всех смертных, с набрасыванием говна на вентилятор… а самое главное - без опасения получить по морде… ведь почти все тут - лишь каменная плита с ником и надписью…

— О да, о да, о да! — выкрикивала Молли, оседлав городского констебля, который елозил по неудобному ложу из пластиковых роз в нескольких футах над усопшей учительницей.
— Они всегда считают себя первыми. Ууууу, давай сделаем это на кладбище, — сказала Бесс Линдер, которой муж с последней трапезой подал чай из наперстянки.
— Я знаю, у меня только на этой неделе на могиле три использованных презерватива, — ответил Артур Таннбо, фермер-лимоновод, скончавшийся пять лет назад.
— А откуда вы знаете?
Слышали-то они всё, вот со зрением было не очень.
— По запаху.
— Омерзительно, — сказала Эстер, та самая учительница.
Мертвых шокировать трудно. Поэтому омерзение Эстер было притворным.
— Что за гомон? Спать не даете. — Малькольм Каули, торговец антикварными книгами, инфаркт миокарда за чтением Диккенса.
— Тео Кроу, констебль, и его чокнутая женушка занимаются непотребством на могиле Эстер, — ответил Артур. —Могу поспорить, она не пьет свои медикаменты.
— Пять лет как женаты — и до сих пор непотребствуют? — После смерти Бесс встала на весьма антиматримониальные позиции.
— Супружеский секс — это так банально. — Снова Малькольм — как всегда, скучая и в провинциальной, захолустной смерти.
— А вот от посмертного я бы не отказался, — подал голос Марти Поутру, лучший диск-жокей радио ГРОБ с пулей в голове: одна из первых жертв грабежей автотранспорта еще в те времена, когда эфиром правили волосатые банды музыкантов. —А то сплошные дразнилки в могилке, не согласны?
— Вы ее только послушайте. Вот кому бы косточку заправить, — сказал Джимми Антальво, который поцеловался со столбом на своем «кавасаки», а потому остался навеки юным.
— Которую? — хмыкнул Марти.
— А новая елка — на слух очень мило, — сказала Эстер. — Спели бы в этом году они «Доброго короля Венцеслава».
— Если споют, — высказался заплесневелый книготорговец, —я законно в гробу перевернусь.
— Губу раскатал, — заметил Джимми Антальво. — Черт, по-моему, я тоже.

Мертвые не ворочались в гробах — они вообще не шевелились, да и разговаривали только друг с другом — безвоздушными голосами. Они спали, изредка просыпались и подслушивали, перекидывались словечком-другим, а в конце концов не просыпались уже никогда. Бывало, вечный сон смаривал их лет через двадцать, бывало — через сорок, но никто не помнил, чтобы голос доносился из более глубокой древности.

© Кристофер Мур, "Самый глупый ангел"